|
Доктор философских наук
Али Вячеслав Полосин
Не так давно мусульманская общественность всего мира была потрясена решением Московской Фемиды, признавшей 14 книг всемирно известного исламского гуманиста и пацифиста, толкователя Корана Саида Нурси экстремистскими. Впрочем, запреты книг и их сожжения на кострах – дело не новое, а «изюминка» (так и хочется сказать: «фишка») этого решения в другом: запрещены были не книги Саида Нурси, а только их переводы на русский язык. То есть, на турецком языке и в любом другом переводе их распространять можно.
Тем самым, произошло уникальное явление в новейшей истории: «крамолу» отыскали не у автора, а в его переложении переводчиком! Помимо иного, в заявлении прокуратуры русскоязычным книгам ставится в вину то, что в них изобилует «милитаристская лексика». И здесь, безусловно, имеет смысл привести контекст, вызвавший ту самую «милитаристскую лексику»…
К Саиду Нурси обратился один из офицеров с просьбой разъяснить ему ряд положений исламской веры. И здесь, вполне оправданно, учитель, отвечая ученику, естественно, решил использовать ту лексику и те примеры из жизни, которые ближе и доступнее спрашивающему офицеру. Переводчик, хотя и не совсем удачно переводит слова «посланник Аллаха» как «генерал-адъютант Верховного Главнокомандующего», которые скорее ляпсусы, и уж никак не крамола. Купцу он, наверное, приводил бы примеры из торговли, садовнику – из жизни растений. А ангелы не только у Саида Нурси, но и в самих священных Писаниях именуются воинами, выстроенными в боевые ряды и составляющие легионы Господа Бога. Так вырванные из культурно-исторического контекста слова могут приобретать – и приобретают – иногда совсем иное значение.
Таким образом, мы видим, что проблема адекватности общего смыслового и культурного контекста произведения его переложению на другие языки усложняется, если текст является религиозным. Почему? Между религиозными и нерелигиозными текстами есть принципиальное отличие:
Специфика религиозного текста в том, что целью его создания всегда является формирование у слушающих или читающих моральных и(ли) правовых норм поведения человека согласно Божественного Руководства на требованиях Божества к человеку. В силу этого любой религиозный текст от священного Писания до жизнеописаний святых данной религии является буквально или образно выраженным нормативно-моральным или нормативно-правовым документом, содержащим требования Божества к человеку в прямой или опосредованной форме.
Императивность этих требований влияет на сознание верующего и в значительной мере мотивирует его поступки. Если художественный текст нужен прежде всего самому автору для раскрытия внутреннего мира своего героя и опосредовано через него – себя самого («излить душу», «поделиться переживаниями»), то религиозный текст – как буквальный, так и аллегорический – требует от человека четкой мотивации его личных действий и социальных поступков и соблюдения в каждом действии предписанных свыше норм. Тем самым, этот текст вступает в определенное взаимоотношение с существующими законами и традициями общества, включая легализованные нормы – государственный закон, и потому не может восприниматься совершенно отвлеченно по отношению к действующему законодательству.
Таким образом, проблема перевода любой религиозной литературы, начиная со слова Божьего и заканчивая текстами популяризаторов учения, усложняется тем, что различия между культурно-историческим и духовным фоном, на котором составлялся оригинал текста, и указанным фоном в стране, где делается перевод, затрагивают и сферу реально действующего в этой стране права. С этой проблемой столкнулись издатели и памятника иудейского права 16-го века «Шульхан Арух», ибо сегодня в светском государстве на русском языке нормы поведения для иудеев в отношении иноверцев воспринимаются далеко не так, как в средневековом государстве. Но для искренне верующего человека требования Бога к нему абсолютны и не могут быть слабее лишь потому, что были даны в другой культурно-исторической давности.
Если бы издатели книг Саида Нурси (как и «Шульхан Аруха») в предисловии и комментариях пояснили бы разницу в специфике адресата и в историческо-правовом контексте, возможно, аргументы об «изобилии милитаристской лексики» и призывов к «теократии» отпали бы сами собой.
Способы передачи текста на других языках
Переходим теперь к вопросу исторического и культурного фона, на котором записывался или произносился религиозный текст, ибо этот фон связан неразрывными смысловыми нитями с каждым словом или оборотом религиозного текста, обозначая и буквальный смысл, и его нюансы, и тонкую игру слов, и подтекст, и метафоры, и архаичные прототипы, и новейшие парадигмы, и оттенки чувств человека того общества.
Араб (как пример) никогда не скажет: «Вот самая большая дорога», он скажет: «Вот мать дорог!». И не скажет: «У этого человека самая большая борода», но скажет: «Вот отец бороды». Как и не скажет длинной фразы: «Святая Мария по праведности достойна сравниться с пророком Аароном (Харуном), ближайшим помощником Моисея (мир им)», но скажет просто: «Мариам – сестра Харуна».
Иногда бывает возможно найти адекватные русские слова и обороты речи, чтобы передать игру слов и оттенки смысла с языка оригинала, но чаще это невозможно, особенно, когда речь идет о древних языках, в которых минимум абстрактных понятий, зато все они «спрятаны» без собственных имен в простых понятиях конкретных телесных вещей, которые имеют множество различных переносных значений. Найти среди этих многих «подразумевающихся» значений именно то, которое соответствует намерению автора, а затем найти адекватное ему русское слово, очень непросто. В религиозных текстах эта операция вообще доступна может быть только верующему человеку, приверженцу данной религии, при наличии у него знаний.
Проблемы, связанные с переводом всей исламской литературы, начиная с Корана, на русский язык, начинаются еще до подхода к арабскому тексту, а именно с самого понятия «переводить» от существительного «перевод», которое в русском языке обозначает определенный метод обращения с текстом. Мне всегда неприятно резало слух словосочетание «перевод смыслов Корана». Как объяснил мне один из переводчиков священной Книги, от него этого словосочетания потребовали арабские спонсоры, так как, по их мнению, «Коран нельзя перевести на другой язык», поэтому-де переводятся только его смыслы.
Итак, согласно Толковому словарю живого великорусского языка Владимира Даля, существительное «перевод», а именно «перевод книги» есть «переложенье на другой язык». Понимая под «переложеньем» максимально адекватное – «ясное и верное» – воспроизведение текста в системе другого языка.
В то же время, по Далю, «переводчиково, переводческое дело – передавать все речи ясно и верно», то есть, во всех связях смысла со словами, оборотами речи и общим культурно-историческим контекстом!
Обратимся теперь к современной науке. Обобщая дефиниции, можно сказать: перевод – это деятельность, заключающаяся в передаче содержания текста на одном языке средствами другого языка, а также результат такой деятельности. Можно выделить три вида перевода, как и у Даля: подстрочный, буквальный и полный.
«В подстрочнике текст предстает как последовательность слов, каждое из которых имеет самостоятельную ценность. Слова в переводе сохраняются таким образом, в той же последовательности и в тех же формах, что и в оригинале. То, что на выходе получаются некорректные, а часто и совершенно непонятные высказывания, не рассматривается в этом случае как недостаток» (Энциклопедия «Кругосвет»).
Такой перевод широко используется в экспериментальных целях, а «также в качестве промежуточного этапа при переводе художественной литературы». – Таков перевод Корана И. Крачковским, переводчиком «Тысячи и одной ночи». Сразу становится ясным, почему многим, особенно новообратившимся, непонятен его перевод Корана (к тому же не доведенный до конца ввиду смерти автора). Но зато такой перевод очень ценится специалистами-арабистами, так как облегчает им дальнейшую работу.
Что касается «буквального перевода» (или «вольного», по Далю), то «обеспечение связности текста, сохранение его воздействующего эффекта, адаптация метафор и какой бы то ни было учет особенностей употребления языка-цели – все это в задачи буквального перевода не входит. Этот тип перевода используется в первую очередь как инструмент овладения иностранным языком» (Энциклопедия «Кругосвет»).
То, что спонсоры переводов Корана на русский язык предлагают переводчикам получше овладеть иностранным языком, конечно, похвально, только что остается от содержания оригинала при таком переводе? Ведь цель любого перевода – это передать максимально полное содержание первоисточника, а не только некий вырванный из контекста по своему хотению смысл!
Что же такое полный, «ясный и верный», перевод, воспроизводящий текст в целом, а не отдельно слова, отдельно предложения или отдельно вольно трактуемые смыслы? «Перевод по полной схеме — это не подбор переводных соответствий, а максимально глубокое понимание текста с последующим порождением нового текста на другом языке, или, иначе, два последовательных перевода: сперва на гипотетический концептуальный язык-посредник [понимание], а потом, уже с этого языка-посредника на язык-цель [порождение нового текста]
Переводя с одного языка на другой, человек использует как свои языковые знания и способности, так и самые разнообразные знания о физической природе мира, об обществе и его культуре, о ситуациях, в которых был порожден переводимый текст и будет восприниматься его перевод и т.д., причем этапы понимания и синтеза текста принципиально различаются» (Энциклопедия «Кругосвет»).
Ошибки в толковании Корана – основа ошибок в переводах
В Коране есть образ трона, на который воссел Всевышний, или образ руки Всевышнего, по поводу чего возникали порой жаркие споры, как понимать эти образы: прямо и буквально, метафорически, аллегорически? И имам Малик,автор и основатель одной из четырех традиционных школ в исламе, запретил пытаться трактовать буквальным путем то, на что не хватает знаний. Если нет какого-то подтекста, как буквально истолковать фразы: «Плывут по небосводу облака», или «Солнце встает на востоке»? И большинство верующих следовало этому правилу.
Однако в 18 веке в Аравии возникла группировка, которую остальные мусульмане называют, в том числе, и «сектой антропоморфистов» (ибо они приписывают Аллаху человеческие качества, включая телесность), которая довела принцип буквализма до абсурда. Они вопреки имаму Малику утверждают, что у Аллаха якобы на самом деле есть тело с двумя правыми руками и что оно даже находится в некоем пространстве.
Например, в переводе Эльмира Кулиева, избравшего в качестве языка-посредника комментарии «буквалиста-антропоморфиста» А.Саади, говорится, что «Аллах – лучший из хитрецов» (суры «Али Имран», 54; «Аль-Анфаль», 30), что является одной из грубейших ошибок, так как в Коране говорится не: «хитрецов», а «хитрящих» («аль-макирийни»), что по грамматической конструкции арабского языка указывает, что это не имя как атрибут Божественной сущности (т.е. одно из имен Аллаха) и не Его качество, это только некое карательное действо Всевышнего, ниспосылаемое за греховные деяния( не дозволенные хитрости и уловки, творимые из корыстных побуждений). Впрочем, уже с самого начала перевода Э.Кулиева начинает резать слух, когда обращение Аллаха к уверовавшим передается на русский язык не во втором лице, а в третьем: «О те, которые уверовали!» (подстрочник-калька с арабского), хотя по-русски должно быть: «О вы, которые уверовали!»
Или приведём еще несколько примеров:
«Мусульмане обязаны верить в существование Лика Аллаха» («На пути к Корану» Эльмир Кулиев, изд. Умма, Москва 2006г., стр 385)
«Мусульмане обязаны верить в существование двух Рук Аллаха» (там же, стр. 387)
«… вера в существование у Аллаха двух Глаз… относится к правильным мусульманским воззрениям» (там же, стр. 394)
Все это, несомненно, является не только дерзким вызовом Кораническому «Нет никакого видения (в мире), что (Господа) постичь (способно). Его же взор объемлет всё» (С.6 ст. 103), но и недопустимым искажением понятия Божественной сущности ( Бога – Творца) в исламе, посягательством на вербальную (словесную) материализацию Создателя и, своего рода, эпистолярную иконизацию Его.
Этой ошибкой Э.Кулиев здесь дал основание исламофобам трактовать указанные аяты Корана в сторону уничижения мусульманских представлений об Аллахе на основе самого Писания.
От этой «секты антропоморфистов» и идет тенденция блокировать возможность адекватного, полного перевода Корана на другие языки, ограничив его поверхностным буквализмом. Буквализм может быть хорош только на языке оригинала, когда читатель «ощущает» значение слова через его этимологию, «чувствует» на подсознательном уровне его символику, связь с другими словами, знает его употребление в художественной литературе, т.е. слово выступает неким полным и ясным образом-символом, который и не нужно пытаться еще как-то толковать.
Но при передаче смысла на другой язык все эти подсознательно ощущаемые связи и символика неизбежно утрачиваются, обрезаются, слово становится просто ограниченным понятием другого языка. А его этимология и связи в другом языке, как правило – иные, и они способны скорее увести в какую-либо иную сторону от того смысла, которое оно имеет в оригинале.
«В нем (Коране) есть ясно изложенные аяты, в которых суть Писания, другие же аяты требуют толкования» (Коран, «Али Имран», 7).
Большинство аятов Корана отличаются ясностью, дидактикой; хотя они тоже нуждаются в толковании алимов, но их суть извлекается с максимальной долей адекватности. Это прямые предписания Аллаха, прямые характеристики, нормы закона Божьего, нравственные постулаты. Но некоторая часть аятов доступна лишь ученым с глубокими знаниями, и в толковании их нужно быть очень осторожным, чтобы не вызвать смуты.
Из мусульманских переводов Корана на русский язык выделяется только перевод академика РАЕН Иман Валерии Пороховой, которая получила серьезную богословскую помощь в части толкований Корана от муфтията Сирии и от мужа Мухаммада аль Рошда, выпускника теологического факультета в Дамаске. Эти богословские знания в толковании Корана и образовали «концептуальный язык-посредник», на который переводится содержание оригинала, чтобы затем быть выражено на другом языке – языке-цели, русском языке.
Разумеется, во всей полноте содержание Слова Всевышнего не может быть передано ни на каком языке, как ,равно, оно не может быть понято без тафсира (развёрнутого толкования) и рядовыми арабами (носителями языка) на арабском языке, ибо Слово Бога несет в себе неизмеримо больше содержания, чем доступно человеку. Поэтому переводчику приходится делать какой-то акцент в своем переводе, выбирать между различными аспектами содержания, уделив внимание одному и пройдя мимо другого.
Коран не просто несет богословский смысл – он написан стихами, и арабская ритмика совершенно непереложима в русском тексте. Отсюда можно только постараться передать красоту Корана в русском стиле, что и сделала Порохова, используя стиль А.С.Пушкина как образец русской поэзии. При этом следует помнить, что красота в данном случае – не только эстетическое понятие, здесь это слово ближе к словоупотреблению Ф.М.Достоевского: «Красота спасет мир», и к древнегреческому восприятию красоты: «космос» для древних греков – это и вселенная, и красота одновременно (отсюда и производное – косметика).
В самом Коране дан критерий: Аллах через пророка предлагает тем, кто утверждает, что Коран – человеческое сочинение, написать хотя бы 10 аятов, подобных кораническим. Поэтому красота текста, рождающая ощущение его запредельного происхождения, сама по себе уже есть элемент проповеди, причем проповеди первичной, для новоначальных, для интересующихся, для ищущих. А дальнейшее богословское постижение истин ислама требует уже не попыток произвольного самоуглубления в коранический текст, а ознакомление с толкованиями Корана виднейших ученых исламской традиции, и это ознакомление должно идти не по порядку сур и аятов, а по логике исламского призыва, который следовал сам пророк Мухаммад.
На сегодня сложилась такая картина: все попытки буквально и подстрочно передать богословский смысл Корана в качестве приоритетной задачи в ущерб общему содержанию и красоте ислама потерпели неудачу, а единственная попытка передать красоту ислама через переживание красоты Корана, через донесение его истин «наилучшим образом» (Коран, 29:46), достигла цели, став мощным фактором «приглашения к исламу» (арабское слово «дау’а» точнее переводится как «приглашение», чем как «призыв», имеющий в русском языке жесткий и грубый оттенок).
Таким образом, адекватное и полное переложение Корана на русский (и любой иной) язык можно сделать только на основе авторитетных тафсиров, которые дают нам концептуальный язык-посредник, т.е. развернутое понимание оригинала на основе Традиции, и только потом можно делать переложение с этого языка-посредника на язык-цель, т.е. создавать новый текст. В идеале хорошо было бы иметь наряду с переводом Пороховой еще два: один с акцентом на развернутое толкование притчей, образных аятов, а второй – с акцентом на истолкование, наоборот, ясных аятов, содержащих прямые предписания, с точки зрения «людей, разумеющих» цели этих предписаний и возможных способов их достижения в современных условиях. |
